Петр I
Архитектор Российской Истории

...Особое значение день рождения царя получает уже после заключения мира: в 1723 г. на 30 мая Петр назначил торжественную встречу ботика в Санкт-Петербурге.

Еще в процессе подготовки "Устава морского" в 1719 г. Петр своей рукой изложил в предисловии историю ботика. Алексей Михайлович, указывает царь, был склонен к заведению флота: "О том всем известно, и не точию на земле, но и на море покушался (которое дело так у нас странно было, что едва слыхали о нем), как-то из осады города Риги и из строения двух кораблей в Дединове на Каспийском море видеть возможно. Но чего ради тогда тому не исполниться и на нас сие бремя воля Вышнего Правителя возложить изволила, то оставляем непостижимым судьбам Его". И далее Петр переходит непосредственно к рассказу о ботике: "Странным образом от вышеупомянутого начинания, яко от семени, нынешнее морское дело произошло, таким образом: когда намерено делать кораблеплавание на Каспийском море, тогда вывезен из Голландии капитан Давыд Бутлер с компаниею мастеровых и матросов, которые, сделав корабль именем Орел и яхту или галиот, и сплыли в Астрахань; но в то время забунтовал Разин и, яко противник всякаго добра, оные разорил, капитана убил, а прочие ушли в Персиду, а оттоль в Индейскую компанию. А двое из них, лекарь Иван Тормонт и корабельный плотник и констапель Кастерс Брант, по усмирении бунта, возвратались к Москве" [Устрялов II, 397-398]. В Москве Брант чинит для Петра "утлый бот", с которого начинается история русского флота.

Полностью этот текст не вошел в окончательный вариант предисловия. Тем более показательно, что рассуждение о "непостижимости судеб" осталось. Так, в "Объявлении к Морскому уставу" (1720 г.) читаем, что морское дело России "прежде сего начинаемо было, а именно, при блаженной и вечно достойной памяти отца нашего, для мореплавания на Каспийском море, но тогда чего ради тому не исполнится, и на нас сие бремя воля Всевышнего правителя возложить изволила, то оставляем непостижимым судьбам Его" [Воскресенский, 74].

Эти же слова послужили темой для оформления фронтопсиса для "Книги устав морской" работы Питера Пикарта: в центре композиции был изображен ботик и младенец на его борту, над ботиком в окружении лучей - треугольник ("предведения Божие"), а рядом с младенцем - Сатурн с косой и песочными часами на голове (время) (рис. 30).. Под изображением помещено стихотворение:

Предведение Божие нам открывает:
еже время пополи его исполняет:
Никим чаенное бывает:
еже промысл Божий содевает:
Понеже мысли и пути его так от нас отдаленны
яко разстоянием от земли до небес суть сравнены.

К этой же теме, наконец, обращается Феофан Прокопович в "Слове похвальном о флоте Российском" (произнесено "при присутствии царского <...> величества" 8 сентября 1720 г., во время торжеств в честь Гангутской победы). Именно Феофан высказывает публично идею сохранить ботик в качестве мемориалии. "А кто же не скажет, - обращался он к слушателям, - что малый ботик против флота есть, аки зерно против древа? А от того зерна возрасли сия великая, дивная, крылатая, оруженосная древеса". Обратим внимание, что образ зерна, из которого вырастает флот, восходит к предисловию Петра, но там "семенем" является не ботик, а начинания Алексея. У Прокоповича из ботика-"зерна" вырастают корабли-"древеса".

И далее Феофан продолжает: "О ботик, позлащения достойный! Тщилися нецыи искать на горах Араратких доски ковчега Ноева; мой бы совет был ботик сей блюсти и хранити в сокровищах на незабвенную память последнему роду" [Панегирическая литература, 236].

Таким образом, еще в 1720 г. Петр формулирует ряд положений, относящихся к истории ботика и его роли в создании русского флота (эти положения, как мы видели, сразу же получили развитие в рамках придворной культуры). Строительство флота Петр рассматривает как особую миссию, которая была возложена Всевышним лично на него (ни попытки Михаила Федоровича, для которого был привезен бот, ни планы Алексея не увенчались успехом). Эта идея Божественного завета и личной миссии Петра давала возможность Феофану Прокоповичу сопоставить ботик с Ноевым ковчегом.

Не случайно, однако, и у Петра, и у Прокоповича появляется в связи с рождением флота и другой образ - зерно и вырастающее из него древо. Древо было распространенным символом Российской государственности в XVII в. Возможно, и ботик (зерно, из которого вырастет дерево) для Петра становится своеобразным символом начала новой государственности. Мы помним, что Петр на праздновании Нового 1719 года в Петербурге сравнивал себя с Ноем: из новой столицы в первый день нового года по новому календарю он "обозревал с горестью старый русский мир" и мечтал "придать новый вид этому миру" [ДФП 1884, 8]. .

Торжества, связанные с ботиком, начались в Москве.. Еще в начале 1722 г., как мы помним, ботик "был установлен в Москве на площади перед Успенским собором на особом украшенном картинами постаменте". 6 февраля Петр указал: "Бот <...> срисовать с двух сторон со всем подобием и выгрыдоровать и напечатать многие листы" [Алексеева, 96, 86-87]. Гравюры были исполнены И.Ф. Зубовым. На первой из них внизу между двух крепостей (вероятно, между Петербургом и Стокгольмом) изображен ковчег; над ковчегом голубь с веткой и радуга (рис. 27). На другой - море, вдали две крепости, на первом плане корабль и галера (рис. 28).. На ленте над первым изображением написано "Сей божественный вестник" (т.е. ботик, он же - ковчег и голубь одновременно); над вторым - "От Бога сим токмо получен" (т.е. флот получен благодаря ботику); сбоку на первом листе - "Детская утеха"; на втором - "Принесла мужески триумф". История флота здесь, как и на фронтопсисе морского устава, где в ботике помещен младенец, соположена взрослению самого царя.

В конце мая "дедушка русского флота" отправился в новую столицу. 29 мая Петр на боте торжественно прибыл в Александро-Невский монастырь. В день рождения царя состоялась торжественная встреча ботика в Петербурге. В "Походном журнале" Петра за май 1723 г. читаем: "Их величества и все министры слушали заутреню в Невском монастыре; и по утру к обедне изволили прибыть с ботиком и со всем буерным флотом, в 11-м часу пополуночи, в Санктпитербурх, и была литургия у Троицы, палили из города и с крепости Адмиралтейской кругом трижды и были на площади солдаты гвардии, где також из мелкого ружья палили беглым огнем трижды ж. После литургии кушали в Сенате <...> и был фейерверк на воде" [Журнал 1723, 15].

Забегая вперед, укажем, что второй этап церемониала, "освящение" ботика, был назначен, по всей видимости, на 9 августа - годовщину взятия Нарвы (хотя, возможно, это было 8 августа - день "чудесного" спасения Петра от стрельцов). "Походный журнал" сообщает, что 7 августа "буерной флот и с ботом старинным пришел к Котлину острову; и учинено учреждение о встрече бота флотом". Однако с 8 по 10 августа были "великие ветры, для которых невозможно было управить встречи ботику". И только 11 августа "отправляли вход ботика в Кроншлот" [Журнал 1723, 19].

"Ботик, - рассказывает Бассевич, - снаружи обили медью для предохранения дерева его от гниения, а маленькую мачту его украсили большим императорским флагом. <...> Таким образом маленькое судно обошло вокруг флота, для того, как говорил император, чтоб добрый дедушка мог принять изъявление почтения от всех прекрасных внуков, обязанным ему своим существованием; и когда в этом обходе оно подымалось вверх по реке, монарх греб сам с помощью одного лишь князя Меншикова. <...> Праздненство кончилось помещением ботика в гавани, в углу почетного места, назначенного для линейных кораблей; а шесть недель спустя его вытащили на сушу и торжественно перенесли в крепость, где поставили на хранение как государственную святыню" [Бассевич, 169].

День рождения царя, таким образом, оказался объединен в этих торжествах с рождением флота. Не случайно появляется и характеристика ботика " дедушка русского флота" (напомним, что бот принадлежал деду Петра Михаилу Федоровичу). В письмах Петр неоднократно писал о флоте как о семье - иногда это семья адмирала, иногда - его собственная. Так, например, в письме Ф.М. Апраксину 10 июня 1713 г. царь пишет: "На завтрее смотрел покупные карабли, которые нашел подлинно достойны звания приемушей, ибо подлинно столь отстоят от наших кораблей, как отцу приемыш от радного, ибо гораздо малы пред нашими, хотя и пушек столько ж число, да не таких, ни таким простором" [ПБПВ XIII, № 6038]. В письме Екатерины Петру 31 июля 1719 г., где речь идет о прибытии корабля Гангут, вновь встречаем то же уподобление: "Понеже здесь прежде обносился слух, что Ивана Михайловича сын Ангут отпущается к нам, чему я ни мало не верила, а ныне оный счастливо сюда прибыл, - я разсуждаю, что там ему без своего брата было тошно и не хотел там один действа показать; для того прибыл к брату своему Лесному, с которым ныне совокупились и стоят в одном месте, которых я своими глазами видела и воистинно радостно на них смотреть!" [Собрание писем, 112]. Братья, конечно, не только корабли "Гангут" и "Лесной", Екатерина намекает и на отношения прямого родства между двумя важными победами...