СЛОВО

О СОСТОЯВШЕМСЯ МЕЖДУ ИМПЕРИЕЮ РОССИЙСКОЮ И КОРОНОЮ ШВЕДСКОЮ МИРЕ 1721 ГОДА, АВГУСТА В 30 ДЕНЬ, И ДОЛЖНОМ НАШЕМ ЗА ТОЛИКУЮ МИЛОСТЬ БОЖИЮ БЛАГОДАРЕНИИ, ПРОПОВЕДАННОЕ ПРЕОСВЯЩЕННЫМ ФЕОФАНОМ, АРХИЕПИСКОПОМ ПСКОВСКИМ И НАРВСКИМ, В ЦАРСТВУЮЩЕМ ГРАДЕ МОСКВЕ, В ЦЕРКВИ СОБОРНОЙ УСПЕНИЯ ПРЕСВЯТЫЯ БОГОРОДИЦЫ, 1722 ГОДА, ГЕНВАРЯ 28

Премудрое, яко и вся прочая, и, дерзаю рещи, богодухновенное державнейшаго императора нашего уставление, да за благо­получный свышше нам данный мир сей тройственным всенарод­ным благодарением воздадим славу господеви богу нашему.* Показал того изрядное приличие, понеже мимошедшая война продолжилася чрез трилетные седмицы,* лета вместо дней исчис-

- 112 –

ляя, как то исчисляют и в священном писании, у Езекииля и Да­ниила пророков, и у тайнозрителя Иоанна Но то токмо прили­чие А самая сущая тройственнаго благодарения вина тая есть, которую самодержец наш в прошлом 1721 году, октября в 22 день, во обрадовательном своем ко подданным своим слове предложил,* увещевая объяснить народу российскому, да бы ведали вси, коликия в прешедшей войне явил нам бог милости своя, благословенным же сим миром заключил и запечатлел И по тому помышляли бы, колико должни есмы благодарити бо-жию к нам милосердию Что же се? Тройственное ли токмо в прешедшей войне получили мы божие благодеяние, понеже тройственное составляем благодарения торжество? Не благода­рен был бы, аще бы кто толь многия нам явленныя щедроты божия в так малом числении заключити хотел? Но понеже тройст­венное число, как в священном писании, так и в действиях че­ловеческих, часто и обычно употребляемо бывает за число до­вольное и совершенное (о чем пространно беседовать ныне не время), того ради тройственное монаршим указом совершаем благодарение, соборно, торжественно и чрез обычайно, да по­знаем от сего, что повседневно, и непрестанно, и вечно должен­ствуем благодарити вышнему, яко премногая и безмерная мимо-шедшею войною данная и миром утвержденная благодеяния от всещедрой десницы его приемшыи.

Но да бы сие наше долженство не только всем известно, но и приснопамятно и незабвенно в сердцах наших пребывало, долг великий лежит на всех, как духовных пастырях, так и мир­ских начальниках и прочих, кто либо и известнее ведает и яснейше сказати может о богоданных нам в прошедшей войне поспешествах и благополучиях Долг на всех таковых лежит бесе­дами, разговорами, проповедьми, пении и всяким сказания образом толковать и изъяснять в слух народа, что мы прежде войны сея были и что уже ныне, какова была Россиа и какова есть уже, коликую сотвори с нами измену десница вышняго.

Сей долг видя и на худость мою собственным повелением возложенный, исповедую, понеже и ощущаю трудный мне быти и тяжелый к исполнению Но надеяся на благоразсудное снизхождение толь честнаго слышателей собрания, на твое во пер­вых великодушие, державнейший повелителю всероссийский, что не по достоинству глаголемых вещей, но по силе глаголющаго слово приемлеш, со дерзновением и радостию предложу, коликое могу, о сем разсуждение и оное дерзну воврещи в пребогатая славы твоея сокровища, хотя и не не вем, что подаянию двоих лептей есть подобное

Молю же благоразсудных слышателей помыслить со мною, не то ли всякому истинно покажется, что моему помыслу, на на-

- 113 –

чало мимошедшей войны посматривающему, является. Когда бо воспоминаю, кто, и каков, и кого, и когда досадами и обидами воздвигл к войне, тот час приходит на мысль сие подобие. Когда бы кто ненавистник чий, сильный и яростный, и добре вооруженный, и всякия к одолению удобетвия имущий, напал на нелюбимаго себе человека, нечающаго, и неоружнаго, и спящаго, каковое удобство было бы сему, нечаянным нападением возбу­жденному, воспрянув от сна, дратся с готовым и, ничего имея в руках, войти в бой с вооруженным,—так удобно было, по моему мнению, России вступить в войну с силою шведскою.

Посмотрим только на обе стороны, и признает всяк, надеюся, все предложенному образу подобное.

Во первых, кто и каков неприятель явился, который многими причинами возбудил Россию на брань с собою? Аще не отмещем древняго философскаго догмата, что добрыя свойства и в не­приятеле хвалити подобает, признать мусим, что шведский на­род многим временем предварил нас, как во всех прочиих уче­ниях, так и в воинском искусстве, все давно уже возъимев, что к непостыдному ополчению нуждно есть — нуждныя суть со­веты и промыслы, далече впредь видящыя и намеряемо дело кругом по всем обстоятельствам осматривающыя. Довольна в том Швециа, которая не вчера уже твердит философию поли­тическую и в школах, и в сенате, и в учении, и в практике.

Нужда иметь к войне искусныя .военачальники; исполнила себе нужду сию Швециа и домашним наставлением, и внешними от перегринаций перенятыми прикладами, и не одноличною вой­ною с разными и не одним видом и оружием воюющыми народами. Нужда к войне иметь воинство не новое, но изученое и обыкшее; - где тое лучшее, как в Швеции, которая людей своих и учением и делом так в военном обхождении исправила, что, кажется, ничего иного кроме Войны не умеют! Нужда есть и ве­ликая, да бы рядовой воин был сильный и во всяких трудах и безгодиях терпеливый; и того ради славные оные спартаны, как об них истории повествуют, закон или обычай имели младенцев своих в студеной; воде купать, да бы от рождения терпения на­выкали. А Швециа не требует таковаго предоберегательства, ибо, понеже терпеливодушие воинское на сугубой силе, аки на двоих раменах утверждается, на природе и искусстве, — обое то имеет шведский народ. Природою самый северный (зимних бо клима­тов народи, яко удобнейшые к войне, паче прочиих от политиков похваляются), а искусством от частых походов ко всяким тя­гостям, как железо закаленый и славному железу своему по­добный.

Еще нужда есть к войне, да бы сердца, как военачальников, так и воинства, были нетрепещущая, но упования и великих на-

- 114 –

дежд полная, И сия нужда, моим мнением, есть паче всех нужд нужднейшая; без добраго бо куражу, без сердца уповательнаго советы не помнятся, искусство правителей помрачается, учение воинское забывается и самое терпеливодушие робеет и не дей­ствует. Кто же и сея толикия и толь нуждныя силы не видел прежде в соседах сих наших? Многая прежде сего на многих войнах поспешества, и полученныя виктории, и разсеянный ору­жия своего страх по всей Европе, и слава по всем свете толико умножили им сердца, что воевать им, как бы на готовый лов хо­дить казалося.

И се краткая, да самая нужднейшая опись того, который воз­будил Россию к войне. Что бо еще прочее требуем? Богат­ства ли? Имели довольное. Оружия ли? И материя, и дело до­машнее и преизрядное Того ли, дабы множайшая часть была своего, нежели наемного, воинства? Вси свои были: и единоземнии, и единовернии, и единодушнии, и, что всего есть большее, вси равно и по государе и по отечестве своем ревнующыи.

Посмотрим же на другую сторону, посмотрим на лице твое, о Россие! Какова ты была прежде войны сея и како устроена к войне? Аще бы не известно было нам твое, державнейший монократор, и смиренномудрие, котораго силою недостатки своих яко своя исповедуеш, и правдолюбие, которым и о чуждей славе свидетельствуеш, — воистинну и опасно и стыдно было бы ска­зывать, что сказать мне надлежит. Прочиих же слышателей молю терпеливо понести повесть преждних скудостей наших. Ибо со-разсуждение бывших наших немощей с силою противившейся нам стороны покажет ясно, какое милостивое сотворил с нами смотрение свое вышний в прошедшей войне чрез сего великаго министра своего, державнейшаго нашего императора.

Яковую емблему вымыслило монаршее остроумие о зделанном от него флоте и введенной в Россию навигации? То есть образ человека, в карабль седшаго, нагаго и ко управлению карабля неискуснаго.* Таяжде емблема, тот же образ служит ко изъявлению и всего воинскаго России состояния, каковое было в начале войны бывшия. Нага воистинну и безоружна была Россия! Зде бо именем оружия не просто оружие, то есть же­лезо и медь, на вред супостатом устроенныя, разумею, но доб­рое оружия употребление Надобе, на пример, чтоб был мечь из добраго железа; да без соравнения больше висит на том, да бы сильная и искусная рука оным действовала. Якоже бо одним пером неравно пишет ученый и неученый писец, одним органом неравно слух веселит искусный и неискусный музык, одним сер­пом неравно нажинает сильный и немощный жатель, так и одно оружие неравно в разных руках действует. И где нет силы, ис­кусства, еще же к тому и мужественнаго сердца, там оружие не

-115-

помощь, но паче тягота и помешательство. О чем всуе много го­ворить и пред рядовым воинством, кольми паче пред воинскими учительми!

А мало не то было у нас из начала мимошедшия войны.

Еще древле у еллин и римлян, за частыми войнами, от ис­куса дел усмотрены были от военачальников и философов из­рядные уставы и регулы воинские, а к ним много еще прибавлено в последнейшые лета. Разсеялося и принято оное учение мало не по всей Европе, а российский народ не имел того ни в умах, ни в делах, ни в книгах. Какая ж могла быти надежда народу сему, вступающему в войну с народом сильным и обученым и с которым мы давно уже не воевали? Воспомянем ли бывшыя у нас войны с татарами? — Богу благодарение давшему и тогда крепость царем нашым и не точию варваров оных оружием рос­сийским смирившему, но и покорившему Российской державе. Однакож войны и виктории татарския весьма не в пример; не смотря на старики, что ни скажут — нам вопреки. Славите вы, батюшки, походы вашы, на татар бывшыя: да славите во угле и в компании вашей, а где речь о войне шведской — молчите, по­жалуйте! Приходит тут на мысль, что пишет Тит Ливий. Когда Александр Македонский воевал персов, между тем временем дядя его, другий Александр, епиротский король, воевал с рим­лянами; тот, с крайним своим бедством узнав силу римскую, по­бежден весьма и сам смертно ранен, умирая сказал: «Племян­ник,— рече,—мой с женскими силами воюет». Так опорочил асийския силы против римских Но тожде ли и мы скажем, при­меряя татарские к шведским силам? Оставляю всякому в разсуждение.

Еще ж хотя и великая противных сила, да была бы нам ве­дома! Ведомо было бы нам коликое множество и каковое их действо. Как приводят и ставят на бой? Как разделяют, как со­вокупляют партии? Какие имеют прочые порядки и вымышляют ли стратагемы? Подобне, какое обозов положение, как крепкие фортеции и в них гварнизоны, аммуниции и припасы прочие? То хотя бы воевать с ними страшно было, однакож можно бы было лучшее иметь опасение. А то всего того мы не ведали, а раз­драженни дерзнули Сверх всего, каковый наш воин был? Ста­рочинное стрелецкое воинство как дельно было, всем доселе есть известно. И добро, что тогда ексавторовано и отставлено была бы то гангрена некая, свое, а не чуждее тело вредящая.* И то едино к так страшной и лютой войне сделано полезное, что от такого внутрняго вреда Россию уврачевано. Начиналось и преполезнейшее дело богомудрым монархом — воинство регуляр­ное, да только ж начиналося: новый и скоростию набраный воин, когда требовал еще учения, послан на дело яко искусный. Никто

- 116 -

не смеет неученными коньми ездить. Россиа дерзнула необучен­ным воинством воевать и от потешных ексерциций, от притвор­ных баталий в самый жесточайший марсовый огонь вскочила. О дело ужасное! Уже слава богу удалося, уже произошло в пользу неописанную. Однакож, таковыя начатки воспоминая, содрогается сердце. Не явственный ли се образ емблемы импе­раторской? Не видим ли Россию в тогдашные времена, аки бы человека некоего, простаго, неискуснаго, нагаго, на морския вол­нения дерзающаго? Но и сверх того, была тогда Россиа, по предложенному в начале слова сего подобию, подобна человеку безоружному и спящему и аки от сна метнувшемуся на раздра-жившаго себе противника, сильнаго, вооруженнаго, готоваго.

Известно всем уже от изряднаго разсуждения, о долговре-менной войне сей напечатанаго,* что еще Кароль единонадесятый, отец воевавшего с нами Кароля дненадесятого, намерял и готовал войну на Российское государство, и все уже к действу тому потребное предусмотрено было; то когда сын его крайне раздражил главу российскую, тогда вооруженный и весьма го­товый был. С нашей же стороны ни мало о их намерении не было ведомо. А се есть сну подобное, и вящше подобное по сему еще, что российской силы все иное было намерение; на главнаго христиан гонителя, на разорителя восточныя церкве намеряемо было руское оружие.* То раздраженная от Швеции Россиа воистинну яко с просония на противника своего устремилася. Сталося же еще и другое нечто тако от сна возбужден­ному подобное. Якоже бо возбужденный от напастника и на его метнувшийся и сперва нечаяния ради не знает, кто и как силь­ный раздражил его, а сплетшеся с ним борьбою, тотчас силу его ощущает,—так и Россиа, метнувшися на Швецию, силы оной не разсуждала. Да тот час нарвскою язвою ощутила,* и умножали страх многий легкодушнии из наших, разсевая отчаятельныя слухи: швед непобедимый! трудно! Что делать с ним! Нам ли с шведом воевать? Непобедимый швед!

Видим, слышателие, и довольно видим, хотя не все и не до­вольно слышим, коликое неудобство наше было в начале мимошедшыя войны! И как то истинно, что Россия слаба и нага, но и еще, аки от сна возбуждена, метнулася на напастника своего давно сильнаго и уже весьма на вред ея готоваго.

Разсудим уже вкратце, что сталося, тако бо увидим неизре­ченное и паче надежды явленное нам божие милосердие. Древ­нее пословие есть: льва спящаго не буди. А тут было против­ное: бывшый наш противник как народным знамением, так и самым делом лев, не спящый, но бодрствующый, возбудил оби­дами и досадами своими, раздражил нас и возбудил аки сон­ных. И то с ним сделалось, чего ради спящаго льва возбуждать

- 117 –

опасаемся. Всякому чаянию, и нашему, и шведскому, и всего мира, сталося противное. Нам непочему было надеятися не только одолети, но и устояти. Супостат, о победе своей несумнящыйся, аки по победе торжествовал. Мир весь со удивлением смотрел на дерзнутое от нас дело, и иннии сболезновали, иннии и ругалися нам. Да тако с нами удивил милость свою господь, что всех мнения и чаяния, аки бы реки, вспять возвратилися. Начало войны такое было, что могли многий, наипаче же невернии и безбожнии, ругательно сказовать о заступнице нашем, бозе Иаковле, как иногда филистины ругалися: сном уснул или вином упился бог их. Да сталося так, что и нам со псаломником воспет и мощно: «Воста яко спя господь, яко силен и шумен от вина».

О всемирнаго удивления! Как незапно да вельми знатно в войне сей стала в славу и пользу возрастать Россиа! Растет человек, растет древо, ведаем, да ни какими очима не можем усмотрети растительнаго движения. А мир весь ясно видел, как народ российский, когда весьма ему исчезнути многии прове­щали, возрастал высоко и аки бы подымался — от гнушения в похвалу, от презрения в страх, от немощи в силу. Желает, же­лает со игранием сердце именно воспомянути ращение оное или восхождение, или иным некиим именем наречем толь чудесное благопоспешество! Но как настоящаго, так и будущаго рода опа­саемся. Настоящаго, да не вознегодует, что скудным и неравным словом толикой вещи касаемся и не всю, как подобает, объемлем; будущаго же, аще или слово сие, или иные получит повести, да не возмнит, яко безмерные или притворные речи. Сами убо, слышателие, сами памятию себе представляйте страшные оные, да вечную нам славу приобретите и необоримую силу соделав-шые марсовые акции, по Ливонии, и Курландии, и в Польщи под Калишем, и в Белой России под Добрым и под Лесным, и в Малой под Полтавою, частных некиих действий и не воспоминая. Потом уже и на море, где прежде и мирнаго шествия мы не умели, полученныя дивныя виктории и богатыя корысти! Представляйте себе пред очи трудные оные приступы и аттаки, да все получением окончанныя, - неприступнаго Ноттенбурха, междоречных Канцов, сугубокрепостной Нарвы, твердаго Выборха, крепких и богатых Дерпта, Ревеля, Пернова, Риги, и на чюждую пользу, а по тому на большую нам славу, Странзулда, и Штетина в Померании! И что воспоминать городы? Великия княжения и провинции предстоят, Финляндиа, Карелиа, Ингриа, морем и землею богатящаяся Ливониа и по мюрю островы угодные!

О, аще бы остановится нам похотелося при всяком воспоми­наемых дел месте, коль много было бы, чему присматреватися

-118 –

и удивлятися! Не вышло бы из меры своей слово, которому в кратком времени вместитися невозможно.

Да и кратко вся воспоминать великое неудобство: се бо, вос­поминая поспешества воинская, только что незабвением прошли гражданская. Вещ воистинну неслыханная! В одном времени и вооружала и украшала себе Россиа! Когда нужда настала при­лежно смотреть, как бы целость отечества сохранить от толь сильных супостатов, было ли время и помыслить строить много-трудныя и многоценныя флоты? Помышлено и сделано. Было ли время созидать крепости, наипаче же превеликий новый град царствующый? И то не оставялося. Было ли время сочинять и писать разныя законы, уставы, регламенты гражданския, и земныя воинския и воинския морския и уставлять соборныя пра­вительства? И то в конец свой произошло Чудо чудес, что новое в России BOинCTBO вдруг и воевать училось и победительне воевало Что же речем, когда еще и мирная дела, строения, учения, исправления с войною толь страшною в одном вре­мени вместитися возмогли!

И наше ли се единых разсуждение и удивление! Весь мир согласно о сем засвидетельствует, вси народи скажут то, что сказующую слышали мы Корону Польскую, которая в прошлом годе, усты полномощнаго посла своего, к лицу державнейшаго императора нашего изъявила в том великое свое удивление что единому монарху и в кратком времени благословил и поспешил бог толь многая, и разновидная, и трудная дела совершить, которыя дивно бы было, аще бы многие государи и долгим вре­менем соделати возмогли. Едина сего зависть не скажет, да и зависти являтися стыдно уже.

Таковую и толикую видяще измену, толикое России в славу преложение, кто не видит пребезмернаго к нам благоутробия, милосердия, благодеяния божия? Кто не исповесть, что сия сотвори величия с нами сильный, и свято имя его! Сотвори сия животворящый мертвыя, и нарицающый несущая, якоже сущая, и всяческая от не сущых в бытие приводящый: не сущыи воистинну и мертвии были мы, аще посмотрим на преждняя времена и соразсудим нас с народами прочиими. И се уже созда и оживотвори нас десница вышняго Но коим смотрением сотвори сия бог? О том всякому подобает и прилежно разсуждати и незабвенною твердити памятию.

Главное дело смотрения божия — данный России во главу толикий и толь дивными талантами обогащенный муж. Видимо смотрение от начала царствования его. Коль страшные безбожных мятежников востания, с лютостию, и кровопролитием, и на-падением на неприкосновенный монаршый дом!* Ужасно и воспоминати: мощно знать, что шатался то диавол. Однакож все

- 119 –

оное шатание, не человеческою, но некоею невидимою силою укрощено, намереннаго конца своего не получило.

Когда же воспоминаем, что вышепомянутым злодеям или помогало, яко собою возъярившымся, или вместо орудия вражды своея, яко на зло готовых, употребляло лице другое, — кто таков, которое лице? Увы бедствия и студа! Срамно говорить, да ко славе дивных о монархе нашем божиих судеб говорить потребно лице ему единоутробное, по близости крови ко брат­скому, а по возрасте своем и ко матерънему люблению, не токмо всеми законами, но и самим естеством одолженное! Да кто же он таков? Оле! Трепещет язык таковаго имени в таковом деле произносить Оле, увы! Сестра! Родная сестра, да природному своему званию противная и аки бы утробу свою от себе изверг­шая. Сие, слышателие, когда воспоминаем токмо, чие сердце, только бы не весьма каменное было, чие у нас сердце не мно­гими и различными ранами терзается — и страхом, и удивлением ужасным, и горькою жалостию, и негодованием, и ревностию, и безмерными болезньми! Чие же и лице стыдением не горит, воспоминая так черный порок рода российскаго? И то воспоми­ная токмо, как же легко было видети сие! Однакож видети было Видим же и предивное смотрение вышняго, который во отчаянных, по видимому, злоключениях уготовлял вышшую всякого чаяния славу избранному своему. Видимо смотрение от воспитания его. Кто наставлял коронованнаго отрока? Кто путь ему к толь высокой политики показовал? Кто поощрял сердце его прикладами славных самодержцов и храбрых богатырев? И говорить нечего! Однакож туды устремился и достигл, куды многий прочий, от мудрых наставников руководими, далече не достизают.

Зрите же паки и ужасное, и жалостное, и студное искушение! Зрите, что паки на зло наше завидяй добра диавол затеял и чего паки дивный в судьбах своих бог к показанию смотрения своего употребил! Когда уже сие солнце наше, разбивши многия, изначала дне его и изблизка и издалече возносившыяся облаки, темныя и кровавыя, восходило на высочайшее течения своего место, на полудне славы своея, — тогда, аки луна некая, по­дойти под него и помрачить потщалася измена жестокая, или бунт, или мятеж, или не вем как и нарещи зло оное. Паки бо зде неслыханное и необычное бедство. Паки ум смущается, терзается сердце, уста в сказании трепещут, и срамота очи помрачает. Да и сказания не требуете, слышателие! Еще бо прошлый по тысящи и седмсот осмнадесятый год, аки бы не минувший и не прешедший, пред очима нашима стоит, который открыл нам и разрушил преужасную, которая уже уготована была, трагедию. О стыдения лица! О тяжести сердца нашего! Чего не желаем

- 120 –

слышати в чуждых народах, тое мы понуждены были видети дома у нас. Сыновнее (како сказати сие, да как же и умол­чать!), сыновнее на отца востание!* Да неполная речь се: сыновнее и подданское, на отца и государя своего, — да каковое? И сродными, и кровными сковники вооруженное и разнообраз­ных злодеев, лукавых рабов, и лицемерных святцов, и силных, и немощных, и богатых, и нищых суккурсами подкрепленное. Кроме срама и различных сердечных болезней, кого благоразсуднаго сие тогда обличенное зло весьма не помрачило удивле­нием? Дивная была и вышепомянутая на монарха сего в начале владения его измена, но без соравнения дивнейшая сия новая явилася. Тогда он мал был, отрок был, новый был и, яко солнце при восхождении своем, не силен, и понеже неизвестно было еще, что ему смотрение небесное уготовляло; того ради страха божия не имущым и не страшен был Но когда возрастом и силою (не о теле глаголю, но о славе и храбрости) превеликий уже испо­лин показался, когда сильный соперник, в борьбу с ним вшедшый, изнемогл весьма и о дерзости своей раскаялся, когда и далекия страны от грома оружия его содрогнулися, не дивно ли, что и тогда нецыи от подданных и от ближайших своих дерзнуть на его не усумнилися? Как было не славити толь уже славнаго? Как не любити и нашея славы виновнаго? Как не боятися сильнаго, победительнаго и всюду страшнаго? Видяще же его не ви­димым щитом божиим, но явно покрываемаго, как было злое на него не ужаснутися и помыслить? Однакож иначе сталося. Виждь зде, всяк не крайне ослепленый, зри и виждь слепоту мя­тежников, шатание диавола, искушение самодержца, бедство всего отечества, но зри и виждь и чудесное божие смотрение.

Великая оная напасть не токмо многия могущества своего имела надежды от домашних, но и от чуждих сил. Что же сделалося? Чуждым советы помешалися, домашних коварства открылися пожар, как было видети, великий начинался и долго Россию разрушать имущий. А промыслом божиим вся оная лю­тость вскоре исчезла, и, яко сено воспламенувшися, сама, без вреда отечества, незапно сгорела. Живый на небесех посмеялся им, и господь поругался им Разоряяй советы язык, отметаяй мысли людей и отметаяй советы князей вся оная лютая начина­ния упразднил.

Видимо же наипаче стало смотрение в начатии, и продолже­нии, и благополучном окончании бывшей войны.

Кроме бо силы и искусства неприятельскаго вышепомянутого, и зде от своих подданных великое, и не одно, оружию само­держца нашего было, как добре ведаете, помешательство и пре­пятствие. Свирепый бунт донский и жестокий мятеж астрахан­ский* мало ли монаршему сердцу смущения, отечеству же от-

- 121 –

чаяния приносил? И от тех же наших бедствий не великия ли неприятелю возрастали надежды преуспеяния своего? Что же речем о измене окаяннаго Мазепы? Когда он не в начале войны, не в некоей небольшой опасности, но в крайнем добра или зла нашего чаянии, к помощи супостат и к разорению отечества нашего, бесом влекомый, устремился? Не сему ли сие подобное явилося, когда бы кто на горящый дом солому и сено бросал или в лютейшем волнении скважни в корабле делал? Что тогда было на сердце тако искушаемаго и аки бы уже предаемаго госу­даря, сам он тогда показал, возгласив жалостне к богу при все­народном молении псалом оный, на льстивых рабов и врагов отмщения просящый: «Боже хвалы моея не премолчи».

И то искушение, — зрите же и божие смотрение, что в таком добра нечаянии или паче отчаянии сталося? Отложился вред, которого на себе изблизка мы ожидали, а пришло благополучие, которого и издалече надеятися трудно было.

Естьли бо на давнейшыя и новейшыя напасти, на его вели­чество бывшыя, посмотрим и прикладов им в писании поищем, увидим ясно, что от многих и разных претерпенныя беды сей един претерпел и понесл на себе. Было уже на него востание и Каиново на брата, и Авесоломово на родителя, и Исмаилово на свободнаго, и Симеево на государя, и Иудино на христа гос­подня. В таковых огнях, в таковых горнилех искушено было злато сие. А из сего что видим? Не видим ли, како высокий промысл божий разделенныя иным, ему совокупленная даровал щедроты своя, всем оным бывшим искушениям возданная, а имянно: ублажение (аще событием и разное) Авелево, насле­дие Исааково, спасение Давидово; прославление, не по равенству, но по подобию, Христово. И сему бо помазаннику своему, первое страдати повелев, благословил внити во славу свою, во славу, мир весь исполняющую, B славу сию, о ней же не постыдно сва­лимся и не всуе радуемся, в славу, которой не токмо сказания, но и удивления равнаго не имеем. Разве малым некиим примерцем и малой ея части показанием славы сея величие покажем. Да якоже от единаго перста исполиннаго познаваем, коликое все тело было, тако и пользы и славы монарха нашего и нашей им полученной множество объявлением некоея частицы уведаем. И мое о том разсуждение такое есть.

Аще бы не сей сосед наш, но ин кто либо к войне возбудил Россию, все не то было бы, что уже есть. Мало то, что отнятые некие страны не были бы возвращены, но то большее, что не умела бы еще Россиа и трактовать и воевать с европейскими народы, не разумела бы намерений, претенсий и хитростей их, не ведала бы сил и регул воинских, не отворила бы себе моря Севернаго и к честной с лучшым светом коммуникации и к без-

- 122 –

опаснейшему пределов своих охранению И яко не великая польза в храмине закутать стену южную, естьли скважни не за­деланы от ветра полунощного, так и нам, хотя бы сделалось безпечалие от иных стран, но остался бы великий страх от сильнаго и разорительнаго Севера Ныне божиим премилосердым промыслом чрез сию войну получила Россиа лучшее, изучилася недоведомых себе, земный и водный путь к пользе и славе своей отворила и великим безопасием оградила отечество свое Оградила, глаголю, то есть отвсюду аки бы адамантовыми сте­нами обвела По моему бо мнению, аще бы других не так силь­ных и укротила противников, сумнительна бы еще была сила ея, понеже остался бы сильнейший еще, но когда сильный самый, который всем прочым страшен был, а с нами и воевать негодовал, когда тот изнемогл, мощно знать, что о силе российстей прочый народи разсуждают Тако премудрый в советах своих бог долголетною мимошедшею войною Россию от выше­описанной преждней грубости и немощи произвел в силу, честь и славу толикую, коликой ниже мы, ниже весь мир надеялся А когда дарованная нам толикая чрез войну благодеяния сим честным, и полезным, и весьма благословенным миром заклю­чил, воистинну милость свою нерушимою печатию закрепил и утвердил то, еже сотворил в нас

Видели милость божию Что же, не видим ли нашего к бла­годарению долженства? Но что воздамы господеви о всех, яже воздаде нам? За безмерная его благодеяния подобало бы нам воздать ему и безмерное благодарение. Но понеже немощни и скудни есмы, то поне по силе, от него ж нам подаемой, воздадим славу ему Величия сотвори с нами в мимошедшей войне, познаваймо же и исповедуймо величество его нелицемерным страхом Мир даде нам и миром прежде данныя щедроты своя заключил, исповедуймо его безприкладную благость, неисчетное милосердие, отеческое благоутробие вседушною любовию Не­славных, и презираемых, и в притчу и поругание соседом нашым бывших нас, толь высоко превознес и прославил нас, прославим убо его не усты токмо, но и сердцем, не словом токмо, но и делом, тако обновляя и исправляя житие наше, да не имя прославившаго нас хулится в нас Изрядное благодарение сделаем, когда, по имени православнии словуще, пребудем в непокаянии, в суеверии, в лихоимстве, в хищении, в кривосудии, в безумной гордости и проч (а) Се же да ведаем, о православнии, что никогда же так жестоко не раздражается бог, яко егда, многая показав ми­лости, непрославлен и презираем пребывает Когда убо толиким его благоволением, нам явленным, радуемся, вострепещим

__________________________________

(а) На полях Ирониа, си есть наругание

— 123 —

купно и убоимся, да не в горшее преджних злоключение низпадем!

Главнейшее же благодарствия нашего долженство сие есть, да того служителя божия, державнейшаго нашего монарха, чрез него же толикая благая свышше получили мы, непритворною любовию и всежелателыными сердцы объемлем и почитаем. Ору­жие, от него сделанное нам и изощренное, да будет нам любимо и содержимо, яко великий дар божий. Кое бо бывши может гор­чайшее и злейшее неблагодарствие, яко великий дар поврещи на землю? Да и увещавати к сему не требе, нужда уже, нужда великая настала того. Всуе думают, аще кии легкодушники думают, что может Россиа по прежнему и без правильного воинства безпечальна пребывати. Деялось так, хотя и то на малое время, ОБО забвением, обо нерадением, ово же презорством окрестных народов. Отселе, когда так высоко рамена ору-женосная своя подняла и на весь свет показала Россиа, когда самый сильнейшыи, чего никто не надеялся, дознали, когда на­роды европскии, чего боялися, да некогда будет у нас, дождалися, — воинства регулярнаго, страшной артилерии, флота морскаго, — яко зело о своем нерадении раскаеваются так, аще бы узрели нас в прежднюю грубость и невежество отпадшых, воистинну не токмо исправитись не допустят, но и свободно жити не дадут. Нужда убо, нужда есть исправленное Петром Великим оружие держати крепко, искусно и неусыпно. И се не мое уче­ние: учат нас многая разоренных таковым то оружия небреже­нием государств приклады; учит нас преважнейшее и присной памяти достойное слово самодержца нашего, который поздрав­лен от подданных своих толикою дел своих славою, предложил им и сие в ответе своем,* дабы не вознерадели и в мирном со­стоянии о искусстве воинском, и аки перстом показал горький и всем страшный таковаго нерадения плод—падение Греко-рим­ской империи. И сие должно от нас первое во главных благода­рение вышнему. Како бо не должно? Когда видим кого хлеб на землю метающа, укоряя его, выговариваем, что то дар божий есть. А когда искусство воинское, толь дивним смотрением бо­жиим данное нам, и толикой пользы и славы нашей виновное, и толь и впредь потребное и нуждное нам, что без него не токмо славы, но и свободы и веры лишитися можем, оставим и прене­брежем, — не дар ли то божий повержем на землю? Не допустит сего неусыпный отечества страж, монарх наш милостивейшый. Но мы должни, не за страх токмо, яко раби, но и искреннею любовию, яко сыны, и прямою совестию, яко правовернии, ис­полнять волю его.

Второе же благодарение главное есть сие, которое також предложил нам державнейшый отец наш. Да будет в правитель-

- 124-

ствующих лицах прилежное разсуждение и попечение о том, как бы лучше и коими угоднейшыми средствии произвесть все­народную пользу, обрадование, облегчение! Изряднейшее сие нашего к богу благодарствия было бы действие. Когда бо чело­веколюбивый бог по тяжкой и многолетней войне благословил нас толь честным, радостным и славным миром, яве есть, что не по достоинству нашему, но по своему благоутробию мило­сердствует еще о народе сем, утешитися же и обрадоватися благоволит ему. Како же обрадуется народ миром, аще сладких плодов его не причастится? Мира плоды от вне: безпечалие от нашествия и безопасные к чуждым странам, купли ради и поли­тических польз многих, исходы и входы. Но сия уже благопо­лучным самодержца нашего оружием получили мы. Плод же мира от внутрь есть умаление народных тяжестей. Что будет, если не будет расхищение государственных интересов: плод мира есть своей всякому чести и имения целость, щитом правды сохраняема. Что будет, если не будет в судех тлетворныя страсти и злодейственных взятков плод мира есть общее и собственное всех изобилие. Что будет, если переведется многое множество тунеядцов, искоренятся татьбы и разбои и искусство економическое заведется: плод мира есть всяких честных учений стяжа­ние. Что будет, естли, отложа высокое о нас мнение, гнушатися начнем грубости и невежества и детям нашым лучшаго во всем (ревнуя прочым честным народам) исправления возжелаем. Но не моего искусства есть о сем подробну разсуждати: искуснее о сем разсудят высокоправительствующыя сословия. Скажем только, коликая о сем должность их. Како бо малую наречем? Бог сам, мир даруя нам, благополучия народу сему желает, — мы же о том не помыслим? Бог добра нам нашего хощет, — мы пресечем и не допустим? Смотрим на великий благодарнаго сердца образ, на державнейшаго монарха нашего: оставил на­роду многочисленныя долги, отпустил всем тяжчайшыя вины, разрешил узы, отверзл темницы, испразднил катарги.* О, коль многие домы исполнил радостию! Великое то воистинну госпо-деви своему воздал благодарение! Смотрите же на сие прочий, которым бог и государь попечение о добре общем вручил, и аще оное нерадением вашим упущено будет, кий о неблагодарствии ответ воздаете, разсуждайте!

Сия о главных благодарениях разсуждая, и всяк собственно помыслит о себе, что мы должни господеви за толикое к нам милосердие его. И понеже вкратце сказати сего не можем, то приведем себе на память краткое, но многосильное слово Павла Великаго, которое и долженства наша заключает и мира божия обещанием утешает нас, и одни к другим глаголем оное: «О братие наша! Елика суть истинна, елика честна, елика праведна,

- 125 -

елика пречиста, елика прелюбезна, елика доброхвальна, аще кая добродетель и аще кая похвала, сия помышляим, сия творим, и бог мира будет с нами.»

Аминь.

Слово
о состоявшемся между империею Российскою и короною Шведскою мире.

«Слово» было произнесено в Москве, в Успенском соборе, по поводу Ништадтского мира, в день, предусмотренный правительственным указом, — 28 января 1722 года. В Москву Петр I прибыл 18 декабря 1721 года с целью и здесь, в старой столице, отпраздновать счастливое завершение долголетней Северной войны. «Торжественный вход» Петра с гвардией в Москву уже в декабре 1721 года был отмечен выпуском в свет спе­циальной «реляции» об этом событии (Описание I, №№ 650, 651).

Полтора года спустя, очевидно специально к очередной годовщине Ништадтского мира, «Слово» было опубликовано отдельной брошюрой со следующей пометой в конце текста: «Печатано в Санктпитербургской типо­графии 1723 году, месяца августа 2 дня» (Описание II, стр. 257—258).

Текст «Слова» воспроизводится по экземпляру ГПБ (VII. 7. № 6).

Конгресс для мирных переговоров между Россией и Швецией решено было созвать в г. Ништадте в Финляндии. Конгресс начал свою работу в конце апреля 1721 года и завершился 30 августа подписанием мирного договора. По условиям Ништадтского договора Россия прочно утвержда­лась на побережье Балтийского моря. Швеция в «вечное владение» усту­пила ей Ингерманландию и часть Карелии с городами Выборг и Кекс-гольм, Эстляндию и Лифляндию. В связи с благополучным окончанием Северной войны и заключением Ништадтского мира Сенат и Синод обра­тились к Петру I с просьбой принять титул императора и почетные звания «Отца отечества» и «Великого».

Стр. 112.

... императора нашего оставление, да за благополучный свышше нам дан­ный мир тройственным всенародным благодарением воздадим славу господеви богу нашему.

Речь идет об указе, подписанном 12 сентября 1721 года и опубликованном в Москве 1 октября 1721 года под заглавием «Обьявление о вечном мире» (Описание I, № 612). Указ предписывал «благодарение» отправлять «с молебным пением, торжественно, в разныя времена, трикратно» — «с седмодневным звоном», а именно: в день получения указа, 22 октября-1721 года и 28 января 1722 года.

Стр. 112.

. . . мимошедшая война продолжилася чрез трилетные седмицы. . .

Северная война началась осенью 1700 года.

Стр. 113,

. . . благодарения вина тая есть, которую самодержец наш в прошлом 1721 году, октября в 22 день, во обрадователъном своем ко подданным своим слове предложил. . .

Имеется в виду речь, которую Петр I произнес в Троицком соборе 22 октября 1721 года после прочтения трактата о заключении Ништадт­ского мира. См. стр. 472.

Стр. 115.

Яковую емблему вымыслило монаршее остроумие о зделанном от него флоте и введенной в Россию навигации? То есть образ человека, в караблъ седшаго, нагаго и ко управлению карабля неискуснаго.

См. фронтиспис «Книги устав морской» (СПб., 1720). Гравюра П. Пикарта по рисунку К. Растрелли: на море парусное судно, которым управляет на­гой юноша, к нему подлетает «Время»; внизу слева Нептун, - справа Марс (Описание I, стр. 285, 288—289).

— 470 —

Стр. 116.

Старочинное стрелецкое воинство как дельно было, всем доселе есть известно. И добро, что тогда ексавторовано и отставлено: была бы то гангрена некая, свое, а не чуждее тело вредящая.

Ликвидация стрелецкого войска происходила в течение ряда лет. Под влиянием нарвского поражения 1700 года правительство временно при­остановило расформирование стрелецкого войска и даже приступило к организации на прежних основаниях новых стрелецких полков. Неко­торые из них участвовали в военных операциях Северной войны — под Нарвой в 1704 году, в Полтавской битве. Позже часть стрельцов была поглощена регулярной армией. (См.: Очерки истории СССР. Россия в первой четверти XVIII в. Изд. АН СССР, М., 1954, стр. 344, прим. 1). Называя стрелецкое войско «гангреной», Феофан намекал и на недоста­точную его боеспособность, и на ту роль, какую сыграли стрельцы в собы­тиях 1698 года (попытка произвести государственный переворот в пользу царевны Софьи).

Стр. 117.

Известно всем уже от изрядного разсуждения, о долговременной войне сей напечатанаго…

Речь идет о трактате П. Шафирова «Разсуждение, какие законные при­чины его царское величество Петр Первый, царь и повелитель Всероссий­ский, и протчая, и протчая, и протчая, к начатию войны против короля Карола 12 Шведского 1700 году имел...» (СПб., 1717).

Стр. 117.

... на главнаго христиан гонителя, на разорителя восточныя церкве наме­ряемо было руское оружие.

Северная война началась вскоре после русско-турецкой войны 1695— 1697 годов, тотчас же по заключении 3 июля 1700 года мирного договора с Турцией.

Стр. 117.

... Россиа, метнувшися на Швецию, силы оной не разсуждала. Да тот час нарвскою язвою ощутила.. .

«Нарвская язва» — поражение русской армии под Нарвой 19 ноября 1700 года.

Стр. 119.

Видимо смотрение от начала царствования его. Коль страшные безбожных мятежников востания, с лютостию, и кровопролитием, и нападением на неприкосновенный монарший дом!

Речь идет о летних событиях в Москве 1689 года, инспирированных царевной Софьей и непосредственно предшествующих приходу семнадцати­летнего Петра к власти.

Стр. 121.

... сыновнее на отца востание!

Имеется в виду дело царевича Алексея Петровича.

Стр. 121.

Свирепый бунт донский и жестокий мятеж астраханский...

Речь идет о народных восстаниях 1705—1708 годов.

Стр. 124.

... учит нас преважнейшее и присной памяти достойное слово самодержца нашего, который поздравлен от подданных своих толикою дел своих сла­вою, предложил им и сие в ответе своем...

- 471 –

«Достойное слово» — речь, которую «по поздравлении» с заключением Ништадтского мира Петр I произнес в Троицком соборе 22 октября 1721 года. Сохранился конспект ее, собственноручно написанный Петром: «Зело желаю чтоб наш весь народ прямо узнал, что господь бог про­шедшею войною и заключением сего мира нам сделал. Надлежит бога всею крепостию благодарить; однакож, надеясь на мир, не надлежит ослабевать в воинском деле, дабы с нами не так сталось, как с монархиею греческою. Надлежит трудитца о пользе и прибытке общем, который бог нам пред очи кладет как внутрь, так и вне, от чего облехчен будет народ» (Н. А. Воскресенский. Законодательные акты Петра I, стр. 156). Подробное изложение речи Петра I было опубликовано 1 ноября 1721 года в правительственной «реляции» о торжестве 22 октября (Описание I, №№ 625, 632).

Стр. 125.

. . . оставил народу многочисленных долги, отпустил всем тяжчайшыя вины, разрешил узы, отверзл темницы, испразднил катарги.

Указ об амнистии, дарованной в связи с заключением Ништадтского мира, впервые публично был обнародован в Троицком соборе 22 октября 1721 года — устно, 4 ноября 1721 года—печатно (Описание I, №№ 627, 630). Указ предписывал, «чтоб все колодники (кроме токмо тех, которые ради убивств или неоднократно учиненных разбоев), по сие 22 число октября, где оны не обретаютца, как з галер, так и ис тюрем выпущены, и все другие арестанты и в долгах за караулом обретающияся освобождены были. Междо которыми и те включены, которые против его величества собственной высокой особы в некоторых происках явились и за то на вечную галерную работу осуждены».

- 472 -